Максима Шаргунова смехотворные, несерьёзные темы, криминальная хроника и истории про морское пиратство не интересовали, а предпочитал он качественную прессу, из которой, впрочем, предпочитал серьёзное телевидение, потому что на чтение даже качественных газет у Максима Шаргунова не было лишнего времени. Да и особого интереса в чтении даже качественных газет Максим Шаргунов не находил, поскольку уже десять лет являлся видным политическим обозревателем. Его аналитические статьи по глобальным проблемам наперебой публиковались солидной прессой, а Максим Шаргунов относился к себе с известной насмешливостью, чтобы ещё и собственные нетленки перечитывать. Мнения же конкурентов и соперников, обозревающих и анализирующих те же глобальные проблемы, Максима Шаргунова не занимали вовсе. Потому что по мелочам дискутировать скучно, а в общем и целом видные обозреватели и аналитики соглашались. Яростное несогласие по принципиальным вопросам, конечно же, существовало, но исходило это несогласие от фигур незначительных, даже и не фигур вовсе, а пешек и шашек, интересоваться суждениями которых уже десять лет было недостойно статуса Максима Шаргунова в журналистском сообществе.
Кстати, в апреле пятьдесят шестого Максиму Рудольфовичу исполнилось тридцать шесть лет и достигнутый им в этом возрасте солидный статус более чем ярко свидетельствует о его талантах, способностях и выдающихся личных качествах. Не первое, конечно, лицо в Союзе, скажем, Журналистов, и не министр, к примеру, информации Российской Федерации, но персона довольно заметная, а для родной сибирской губернии едва ли не великая. Во всяком случае, в редкие свои приезды на малую родину Максим Рудольфович с удовольствием делился местным коллегам своим видением глобальных проблем, придавая тем самым содержанию местной прессы петербургскую изысканность и одновременно подавая политически грамотные ориентиры губернским властям.
Политику Маленького Принца на объединение человечества против самоуничтожения и голода, за объединение усилий в освоении Солнечной системы и расширении жизненного пространства homo sapiens Максим Шаргунов в целом одобрял и всецело поддерживал. И даже хаживал в клуб «Рейкьявик», где тусовались известнейшие представители глобалистских кругов петербургского общества, бывали и самые крайние густавофилы, столь ненавидимые посконно-славянофильско-квасной демократией. Максим же Рудольфович находил в общении с ненавистными шовинистам персонами немало приятности. Хотя некоторые, связанные с реализацией политики Густава-Адольфа, эксцессы Максим Шаргунов порицал и порой публично, но глубине в души соглашался с их неизбежностью. А последнюю операцию Гвардейского Корпуса ООН в Чаде и Конго, именуемую гуманизирующими кликушами не иначе как «кровавой баней» и «неоколониалистской резнёй», Максим Шаргунов и вовсе считал железной необходимостью для современной цивилизации. И с присущей ему неумолимой логикой обосновал эту необходимость в последних аналитиках.
Женат Максим был, но не очень удачно, хотя и имел от брака двоих сыновей. Поэтому лёгкого взаимонеобязывающего флирта на стороне не избегал. Тем более во время деловых поездок, которые случались нередко. И в этой, пришедшейся на сразу-после-майских-праздников, поездке в Таллинн Максим избегать лёгкого, необязывающего флирта не стал. Девица-красавица-спортсменка-писательница из Харькова Яна Бифидок была фигуристой блондинкой, чем приятно антагонировала с супругой Максима; была замужней, чем исключала и риск неприличных заболеваний, и риск возникновения впоследствии взаимных претензий; дружелюбно употребляла крепкий алкоголь, чем облегчала процесс знакомства и игривого сближения; и, наконец, была поселена организаторами конференции в том же, что и Максим, домике на базе отдыха Нелиярве. Участие или, скорее, присутствие на которой (конференции, а не базе, разумеется) и было целью деловой поездки Максима Шаргунова в Таллинн сразу-после-майских-праздников пятьдесят шестого года. Впоследствии Максим не мог вспомнить ни названия той глобалистской конференции, ни других участников, кроме себя самого и упомянутой Яны Бифидок, а впрочем, и не пытался этого делать. В первый день конференции не случилось никого и ничего достойного воспоминаний, кроме знакомства с Яной, игривого сближения и логического завершения в домике на базе отдыха «Нелиярве».
Оно, логическое завершение первого дня конференции, оказалось очень заслуживающим воспоминаний. Яна… м-м-м-м… Деликатный читатель, будем надеяться, поймёт, если мы уклонимся от натуралистического описания сцены на широкой постели в номере Яны в том домике на базе отдыха «Нелиярве». Тем более, что в какой-то момент разгорячённый, обуреваемый, снедаемый и т.п. Максим внезапно, резко, как под ушатом воды, как серпом по ширинке, утратил интерес к жаждущему, обольстительному, соблазнительному, сексуальному, манящему и т.п. женскому телу. До Максима дошло, что стоны, хрипы, рычание, вопли и прочие звуки страсти раздаются не только в этой комнате, и не столько в этой комнате, а доносятся вообще снаружи дома. Причём звучат они со стороны основного комплекса базы отдыха. Причём звучат с такой силой, что и домика на отшибе достигают, и звукоизоляцию его стен и окон преодолевают. Видный политический обозреватель, конечно, имел весьма отдалённое представление о качестве звукоизоляции зданий на турбазах, и допускал, что это качество далеко от звукоизоляции Президиума Объединённых Наций. Но не до такой же степени! В конце концов, администрация базы отдыха должна быть заинтересована в хотя бы минимальном соблюдении покоя отдыхающих. Особенно ночью, а на дворе стояла именно эстонская ночь. Которой полагается быть тише даже украинской и нарушить законопослушную тишину которой способны только русские гости. Которых по поводу такой способности специально и поселили в домике на отшибе.
Максим замер, недоумённо и недоверчиво прислушиваясь. За ним (или уместнее: под ним?) замерла и Яна. Со стороны это выглядело, наверное, нелепейше – голый мужчина лежит на голой женщине в совершенно недвусмысленной, если не сказать порнографической, позе, и оба они, мужчина и женщина напряжённо вслушиваются в дикие звуки снаружи. Да, со стороны это выглядело бы нелепейше, но смотреть на это со стороны было некому. А ещё через несколько секунд снаружи смолкло всё. Как будто ничего, совсем ничего не было, а была только тихая эстонская ночь. Какая полагается, тише даже украинской.
- Фигассе! – выдохнула Яна. Никаких, надо заметить к чести харьковчанки, «что это было?», «какой кошмар!» или, там, «мне страшно?!» Просто: - Фигассе!
Выдохнула, надо заметить, без особого затруднения, хотя лежавшего на ней Максима пёрышком не назовёшь, выдохнула негромко, почти шёпотом только потому, что ситуация располагала к шёпоту, а не крику.
Неизвестно откуда взялось представление, что человек, услышав нечто ужасное, непременно бросится посмотреть, что там такое. Возможно, такая любознательность в человеке действительно просыпается, но лишь тогда, когда нечто ужасное явно уже случилось и более ничем угрожать не может. Например, раздался грохот взрыва или, скажем, лязг и дребезг автокатастрофы. Если же услышанное ужасно, но непонятно, закончилось ли оно, человек совсем не спешит высунуть голову из убежища. Совсем наоборот, человек некоторое время будет сидеть тихо, продолжая прислушиваться, не повторятся ли ужасные и непонятные звуки; пытаясь определить, что же в действительности они означают. Человечество на нашей неласковой планете выжило и расплодилось, в том числе и потому, что человеки с величайшей пугливостью относились ко всему непонятному и могущему содержать угрозу. В отличие от животных, которые не боятся чего не знают, человек, прежде всего, боится. И боится вообще всего. А потом уже учится преодолевать страх, познавая, прежде всего, его причину.
Разумеется, речь идёт о нормальных людях, а не о сорвиголовах, Индианах Джонсах или безумно храбрых героях песен. Максим Шаргунов был нормальным человеком. С ошеломлённой, но не перепуганной Яны он, конечно, слез, и даже сел, как был голый, на постели. Но ни к окну, ни к двери посмотреть, что там такое происходит или произошло на базе отдыха, не дёрнулся. Только осторожно потянулся к сброшенной накануне в порыве раздевающей страсти и валявшейся теперь на полу куртке, за сигаретами. Женщина за его спиной и вовсе не шевельнулась, так и лежала, вся такая обнажённая и соблазнительная. То есть, Максим мог бы заметить, какая она, вся такая обнажённая и соблазнительная, если бы посмотрел. Но он не посмотрел, а осторожно потянулся к валявшейся на полу куртке за сигаретами. За дверью тихонько пшикнуло и дверь рухнула внутрь номера. А Яна зачем-то запирала дверь на ключ, неуместно вспомнил Максим.
На пороге стоял зелёный человечек. В половину среднего человеческого роста, голокожый, перепончатолапый, большеголовый. Большеголовый в том смысле, что голова была непропорционально большой по отношению к остальному телу. Формой голова зелёного человечка походила на яйцо, поэтому можно добавить, что незваный гость был ещё и яйцеголовый. Глаза у зелёного человечка были красными, а может, лишь красными казались, потому что сам он стоял в полутьме и освещался лишь горевшим в номере ночником, а плафон на ночнике был эротичного розового цвета. Впрочем, неважно, были ли глаза пришельца красными или только казались таковыми, в любом случае незваный гость выглядел жутковато. Особенно в данных обстоятельствах.
- Ой! – пискнула за спиной Максима Яна. И вновь нужно заметить, к чести харьковчанки, что этим «Ой!» дело и ограничилось, визгливой сирены, на которые бывают способны впавшие в истерику женщины, не последовало. Максиму тоже хотелось сказать «Ой» и даже юркнуть куда-нибудь под одеяло или за шкаф, но инстинкт предков, выживших в окружении хищников, заставил видного политического обозревателя просто не шевелиться. В самом лучшем исполнении той сцены из «Рики-Тики-Тавви»: сиди и не двигайся, Тедди, сиди и не двигайся! И Максим сидел и не двигался. В неловкой позе, голый, нагнувшись, протянув руку к валявшейся на полу куртке.
Зелёный человечек лупнул пару раз красными глазёнками и отступил в темноту, скрылся в ней.
Максим Шаргунов не служил в армии и даже счастливо избежал практики на военной кафедре, вопреки её безусловной обязательности для всех российских студентов безо всяких половых, возрастных, религиозных и профессиональных различий. Там, где десятилетиями культивируется какая-либо повинность, десятилетиями отрабатываются и способы уклонения от оной. Студент-политолог Шаргунов одним из этих способов воспользовался, о чём не жалел – в те дни, когда однокурсники и однокашники по Московскому университету практиковались в науке побеждать, Максим практиковал в оскудевшей молодыми людьми alma-mater науку быть козлом в огороде и первым (сиречь, единственным) парнем на деревне. В ходе этой практики Максим свёл несколько интимных знакомств с особами, благотворно повлиявшими позднее на карьеру выпускника историко-политологического факультета МГУ. Словом, о недополученных знаниях азов шагистики и камуфляжа Шаргунову жалеть ранее не приходилось. Это не мешало Шаргунову быть убеждённым шовинистом и сторонником решительной внешней политики, но позволяло одновременно пребывать в уверенности, что реализация решительной внешней политики, несение военной службы и всё такое - прерогатива профессионалов. И по любому Максим не верил, что одеться за 45 секунд – реально выполнимый норматив.
На самом деле Шаргунов вообще не мог себе представить даже ситуации, в которой нужно было бы одеваться за 45 секунд. В конце концов, в случае внезапной ядерной бомбардировки не будет разницы, одетым ты встретишь ударную волну и радиацию или не вполне одетым. Во всех остальных случаях у тебя всяко будет лишняя минутка. Декларация 55-го года о переходе всего оружия массового поражения под контроль Объединённых Наций и последовавшая в обеспечение Декларации всепланетная операция по установлению контроля ООН над всеми ядерными арсеналами всех государств свели к нулю вероятность внезапной ядерной бомбардировки чего-нибудь кем-нибудь и хоть когда-нибудь. Во всяком случае, так казалось в две тысячи пятьдесят шестом году. Благодаря этому у Максима прибавилось оснований быть уверенным в собственной уверенности в отсутствии необходимости иметь упомянутый навык. Точнее сказать, прибавилось БЫ уверенности, если бы Шаргунов имел хотя бы тень сомнений. Которой, впрочем, он не имел.
И будь Шаргунов способен в данный момент соображать, то у него могла бы образоваться прямо противоположное убеждение. Зелёный человечек лупнул красными глазёнками и отступил в темноту, и уже через четверть минуты Максим был полностью одет, разве что необут и без галстука. Правда, куртку он натянул на голый торс, забыв про рубашку, но не будем строги. Одет и одет. Яна потратила на одевание ещё меньше времени, просто завернувшись в простыню (о женщины!), и уже стояла рядом с мужчиной, нацелив на дверной проём (ну вы подумайте!) баллончик лака для волос. Матерное слово, которое при этом процедила женщина, странным образом помогло Максиму несколько определиться во времени и пространстве. Под прикрытием нацеленного женской рукой на дверной проём баллончика видный политический обозреватель моментально надел ботинки и схватил со стола старинный бронзовый канделябр, неизвестно как оказавшийся и сохранившийся на базе отдыха, возможно, ещё со времён до первой независимости Эстонии.
Ощутив в ладони примитивную тяжесть случайного оружия, Максим почувствовал себя увереннее и, пожалуй, спокойнее. Отодвинув любовницу (хотя, любовницу ли? В сложившихся обстоятельствах…) за спину, Шаргунов сделал два шага к двери. Остановился, прислушался, отведя руку с канделябром назад и готовый врезать от души по первому, что высунется из темноты. Ничего не высунулось, и Максим сделал ещё шаг. Потом ещё. Выглянул за дверь. Вышел к маленький коридор. Рывком распахнул дверь в свой номер. Никого не обнаружив, так же крадучись подобрался к столовой и так же рывком распахнул дверь. Никого не было и там.
- Может, почудилось? – спросила Яна, уже вышедшая в коридор и наблюдавшая за перемещениями любовника (хотя любовника ли? В сложившихся обстоятельствах…). Спросила, впрочем, негромко. Но поразительно хладнокровно. Как будто прерванный подобным образом интим для харьковских писательниц - обыденное дело. Хотя, кто их знает, в Малороссии, может, так вообще принято. Максим, несколько даже разочарованный отсутствием противника, расслабился, опустил канделябр, пожал плечами. Потом указал на выбитую дверь.
- А оно само упало.
Сквозняк согласно хлопнул входной дверью домика.
- А оно само открылось, - добавил Максим.
Снаружи была тихая эстонская ночь. Какая полагается, тише даже украинской.
- Оденься, - сказал Максим. – Я пока посмотрю вокруг дома.
Яна фыркнула, хотела что-то сказать, наверное, съязвить, но передумала и вернулась в комнату. Максим ещё немножко послушал тишину окраины Большого Таллинна, не нарушаемую ни шумом авто, ни гудением заводов, потом двинулся к выходу. Осторожно, но чуть бодрее, нежели в самом начале эпизода. На веранде дома тоже не было никого. И ничего. В смысле, ничего такого, кроме круглого стола да двух кресел-качалок. Может, в самом деле, почудилось? Чёрт их знает, этих балтов, что они в выпивку гостям подмешивают? А может, вообще всё бред, может, просто беляночка начинается. Допи-и-ился, как сказала бы презрительно мадам Шаргунова.
Максим спустился на лужайку перед домиком, пошёл по асфальтированной тропинке к ветвистым высоким кустам, скрывавшим домик от основного комплекса базы отдыха. Впрочем, сейчас этот кустарник скрывал основной комплекс базы от наблюдателя со стороны домика. Пройдёшь по тропинке, тропинка повернёт, и вот она перед тобой, база отдыха «Нелиярве». Двадцать восемь жилых домиков, административный домик, первый досуговый павильон, шахматный павильон, открытый бассейн, мастерская, забор… До поворота Максим не дошёл – споткнулся в темноте о человеческий труп, лежавший прямо на тропинке. Максим споткнулся, но на ногах удержался, чуть пробежав вперёд, до кустов. А труп от удара распался на две части. Две такие неравные части мёртвого человеческого тела.
Впрочем, этого Максим не заметил, как не заметил и Яну, легкомысленно и развратно одетую в одну только рубашку, его, Максима, забытую во время выполнения армейского норматива, рубашку на голое тело. Яна вышла на веранду одетая легкомысленно, но вооружённая мобильником и фонариком (почём я знаю, откуда? Может, фонарик – стандартный аксессуар малороссийских дам, типа нунчак у курильских японок). Осветив фонариком Максима и распавшийся на части труп, писательница скривилась и принялась тыкать в кнопки телефона. При каждом нажатии телефон радостно попискивал, но соединять не желал, вежливо сообщая приятным женским контральто, что, к сожалению, сеть недоступна, попробуйте позвонить позднее. А потом коротко-коротко, негромко-негромко, жалобно-жалобно, как новорожденный котёнок, пискнула Яна.
Вся эта сцена происходила у Максима за спиной и наблюдать её он не мог, потому что, споткнувшись о труп на дорожке, в попытке сохранить равновесие сделал несколько шагов вперёд, до кустов и попал в объятия полуголого (или полуодетого, смотря какой допуск поставит на данный текст полиция нравов) человека, из-за кустов выскочившего. Точнее, из-за кустов вывалившегося прямо на Максима, и, также теряя равновесие, обхватившего руками Максима. Который также был вынужден заключить человека в объятия. Проделал это Максим инстинктивно, не выпуская канделябра, которым, в результате крепко приложил человека по спине. Человек завизжала. Потому что была девушкой. Явно не туземкой. Вот Яну при соответствующем освещении можно было посчитать чистопородной скандинавкой. Или немкой. Или арийкой. В зависимости, словом, от идеологических и расовых воззрений. А выскочившая-вывалившаяся из-за кустов в объятия Максима полуголая-полуодетая девушка была сугубой брюнеткой со смуглейшей, даже делая скидку на ночное время, кожей. И глаза её, даже будучи широко, широченно распахнутыми от ужаса, оставались раскосыми. Попав в объятия Максима и получив канделябром по спине, девушка завизжала и дёрнулась обратно так, что Максим был вынужден сделать ещё один шаг, и достиг кустов, за которыми ему открылся вид на основной комплекс базы отдыха «Нелиярве».
Двадцать восемь домиков жилых, один административный, павильоны, мастерская. Над которыми низко-низко, едва не касаясь острых двускатных крыш, висела летающая тарелка. Летающее блюдце. Летающая крышка кастрюли. Летающая сковородка без ручки. Словом, дискообразный летательный аппарат, похожий на десятки, сотни тысячи смазанных коллажей, которыми бульварная пресса иллюстрирует публикации о НЛО, инопланетянах и подобных дешёвых сенсациях. Йооопст, тихо сказал Максим, разжимая объятия. Девушка, продолжая визжать, стремительно рванулась за спину Максима, видимо, тут же споткнулась о какую-то из частей трупа на дорожке и, судя по звуку, шмякнулась на землю. Между двумя зрелищами – растянувшейся на асфальте визжащей девушки и летающей сковородки, зависшей над базой отдыха, – Максим, естественно, выбрал второе, не оборачиваясь и даже не слыша визга.
Минуту или около того летающее блюдце висело неподвижно, не подавая признаков разумной деятельности, затем начало медленно подниматься. Совершенно бесшумно. Набрав такую высоту, что не отводившему от примитивной подделки глаз Максиму пришлось задрать голову, фотомонтаж прекратил подъём. Потом сорвалась с места и, в буквальном смысле, во мгновение ока исчезла в черноте беззвёздного балтийского неба. Только воздух негромко хлопнул, занимая освобождённое дешёвой сенсацией пространство. И негромко прошелестела листва деревьев и кустов, затронутая этим движением воздуха. После этого Максим услышал, что девушка за его спиной продолжает визжать. Визжать препротивнейше.
- Заткнись! Заткнись, дура!!! – бешено заорал Максим, вложив в крик пережитый и не успевший уйти страх, злость на самого себя, растерянность, негодование и что там в нём ещё накопилось за прошедшие минуты – Заткнись!!! Спугнула, дура!!! – прорычал Максим и швырнул в девушку бесполезный и такой глупый теперь канделябр. Не попал, конечно, канделябр глухо звякнул об асфальт и откатился с дорожки, но девушка смолкла. И наступила тишина.
- Алло. Полиция город Таллинн, мы вас слушаем – прозвучало вдруг на веранде, по-балтийски мягко, но без всякого акцента. Впрочем, эта же фраза (нетрудно было догадаться, что эта же) повторилась по-эстонски. Но другим голосом. Наверное, в Таллинне на связи сидят два человека. Один отвечает на общеземном, другой – на местном. Предоставляя, так сказать, абоненту возможность выбора, на каком языке контактировать с полицией. – Алло. Полиция Таллинна, мы вас слушаем, - повторили на том конце. И опять повторили эстонскую реплику. И опять: Алло. Полиция Таллинна, мы вас слушаем…
Что ни говорите, а автодозвон и громкая связь в мобильных телефонах – очень удобная опция.
